В ответ на свой прикольный пофигизм, Загадка даже не приметила,
что Сашечка тоже стал действовать по принципу:
«Будь проще! Хоть кто-то из нас двоих должен быть простым!».
Шучу! Шучу!
Я просто знаю, что с маленькой Принцессой можно поссориться и
затем помириться, не произнеся ни единого слова.
ОСНОВОПОЛОЖНИК ТЕАТРА КАБУКИ. ИДЗУМО-НО ОКУНИ. 1600.
Откуда эти истоки?
Последние полгода меня кое-чему научили.
Спасибо, не знаю кому, но рядом со мной оказался Сэнсэй,
который с утра до вечера читает мне свои мантры:
«Даже когда ты, Сашечка общаешься с неправильными людьми,
ты должен понимать, что немногим из них удастся инсценировать
свою смерть, зато, им удается блестяще инсценировать свою жизнь».
Открыл Сэнсэй мне глаза на героев Вахтанговцев, да и только!
А те смущаются - зачем о Нас, давайте о приятном! Суки!
АРТИСТЫ ТЕАТРА КАБУКИ. БОЙ САМУРАЕВ. КОНЕЦ IХХ ВЕКА.
«И принцип у них такой весёлый», - идет дальше Учитель, -
«Помни Сашечка его, запиши его в книжечку, когда отвечаешь
злом на добро - не скупись». Понял тебя я Наставник!
Теперь знакомясь с кем-то на карнавале жизни, буду помнить
твои назидания: что как правило, человек выбирает, себе маску по душе.
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В ТЕАТРЕ КАБУКИ.
Если маска добрая…, - и я… - снова в растерянности. Хочу, о Сэнсэй,
чтобы я проводил как можно больше времени рядом с тобой,
слушая твои мантры, мне их так не хватает.
P.S. Скучаю, скучаю и... скучаю...
Полина Барскова.
ОтветитьУдалитьЗАРИСОВКА
Покойный был отменным негодяем.
Когда б не догадался он почить
Надмирным сном, пришлось бы замочить,
А так хороним, вот, и отпеваем.
Его подруги ныне, как одна,
В своем уютном горе элегантны,
Лучатся трехгрошовые брильянты,
В заплаканных глазах не видно дна.
Ура! Ура! Уносит он с собой
Картинки их усталого позора.
Примчались разномастною толпой,
Как стадо коз в жару на водопой,
Увидеть исполненье приговора.
Его друзья... А, впрочем, что они?
Его враги, и те остались дома.
Родители? Бог не корчует пни,
Раздавленные грузом бурелома.
Никто не пригласил его детей:
Никто не знал, как их искать на свете,
Никто не знал, его ли это дети
Иль жертв его? А, может быть, судей?
Дарю последним словом милый труп.
Сам был болтлив, и все сказал заране.
Шуршу стыдливо бедными цветами,
Рассеянно касаюсь серых губ,
И, поднимая вспухшее лицо
Над этим гротесковым пепелищем,
Я стягиваю желтое кольцо
И отдаю остолбеневшим нищим:
Молитесь за него!